Э.В.Соколов

Д.ф.н., СПб ГУКИ 

 ЧЕЛОВЕК МЫСЛЯЩИЙ

 «Человек - самый слабый тростник в природе, но тростник мыслящий... Если бы Вселенная раздавила его, то все равно, человек был бы благороднее того, что его убивает... Все наше достоинство состоит в мысли. Только она нас возвышает, а не то, что мы совершаем в пространстве и времени, которых нам все равно не заполнить. Будем же стремиться хорошо мыслить. Вот основа морали... Можно представить человека без рук, без ног и даже без головы... но нельзя представить человека без мысли. Это был бы камень или животное...»

 Эти слова Паскаля столь же актуальны сегодня, как и триста лет назад, когда они были сказаны. Что же такое мысль? Каковы ее истоки? Оттого, как и о чем мы мыслим, зависят наши действия и наше бездействие, а также порядок в природе и в обществе. Но как можно направить мысль в разумное русло, обеспечив при этом и ее свободу? Проблема мысли интересует автора этой статьи давно, можно сказать с детства. Я всегда сразу же делал то, что мне приходило в голову. И никаких мыслей в моей голове при этом не было. А попытки отца заставить меня думать я воспринимал - если попытаться взрослыми словами определить мое тогдашнее отношение к этому - как грубое посягательство на мою свободу. Но вот однажды, гуляя один в нашем маленьком парке около дома, я вдруг обнаружил в своем уме - Мысль. Я подумал, что там, за нашим двором, есть другие дворы, а за Детским Селом, где мы жили до войны - большой город Ленинград, за ним - другие города, страны, люди. Сама мысль состояла в том, что - вот как странно - и в то же время как очевидно и непоколебимо - что я, именно я, живу, гуляю здесь, сегодня в этом огромном мире и еще долго буду жить и гулять, поеду далеко-далеко, все увижу и все узнаю. Эта мысль, преисполнившая меня восторгом, была как будто откуда-то из прошлого. Она стала «семенем ума» в моей душе и лейтмотивом жизни. С годами я научился, как того хотел отец, «сначала думать, а потом делать». Но вот делать что либо практически мне хотелось все меньше и меньше и все больше нравилось просто думать. Это не значит, что я пристрастился к «чистой мысли» - скажем, математике или физике. Точные технические науки, в которых безличная мысль развивается линейно, будучи свободной от чувств, пристрастий и случайных наблюдений, никогда меня не привлекали. Я любил историю, литературу, Герцена и Толстого. Но период, когда я мог быстро и самозабвенно читать, был у меня где-то в 4-6 классе очень краток и быстро закончился. Ведь чтение - это определяемый извне, автором книги, поток мыслей и образов. Чем интересней была книга, тем чаще я отвлекался от чтения - к мысли о проблемах, которые мне были близки и меня заботили. Я стал читать трудно, медленно, тратя большую часть времени не на чтение текста, а на размышления. И еще одна дурная привычка появилась у меня: когда я увлеченно разговаривал с друзьями и любимыми женщинами, я нередко на какое-то мгновение переставал слушать - из-за вспыхнувшей вдруг по ассоциации мысли - и терял нить повествования. Друзья не обижались, когда я просил повторить, махали добродушно рукой. Если человек был для меня чужой и встреча была официальной, я слушал вежливо, внимательно. Но в дружеских беседах мое «я» бесцеремонно смешивалось с «я» моего собеседника. Я не мог, подобно Горькому, сказать, что «всем хорошим во мне я обязан книгам», хотя читал немало. Своим интеллектуальным интересам и новым мыслям я обязан не книгам, а людям, с которыми дружественно соприкасался, но также и тем, кто вызывал во мне неприязненное любопытство или даже вражду. Вражда подхлестывала мысль: я хотел понять тех, кто устроен и мыслит совсем не так, как я.

 Для меня не характерно линейное, целенаправленное «левополушарное» мышление. Я не «однодум». Любая, даже неисчерпанная еще идея, часто меня утомляла. Когда я, наконец, ухватывал «смысловое ядро» темы, у меня опускались руки: я понимал ее необозримость и то, как мало я знаю. Общая стратегия моей мысли была похожа на плавание под парусом в открытом море: я задумывался и размышлял обо всем, что меня случайно задевало, волновало, осеняло, что удавалось подглядеть, подслушать, прочесть ненароком, о чем я вдруг догадывался в случайной беседе или с чем знакомился по просьбе друзей, которым нужно было помочь написать реферат, диссертацию. Но вот чего я не мог - так это мыслить за деньги. Меня просили - и не раз - написать диссертацию, предлагали хорошее вознаграждение. Деньги были для меня совсем не лишними, но найти в себе внутреннюю мотивацию для мысли я не мог. Никогда не умел я планировать «время мысли» для научной работы. Иногда какая-то случайная идея самочинно поселялась в уме и долгие месяцы я ходил под ее бременем, пока она не оформлялась в нечто более или менее приемлемое. Все официальные планы и обязательства в этот период я «спускал на тормозах», манкировал службой, отделываясь формальными отписками. Мой режим мысли был совершенно не похож на режим мысли известного биолога и историка науки А.А. Любищева, превосходно описанный Д.А. Граниным в книге «Такая странная жизнь». Думать целенаправленно, по плану, линейно-логически, я так никогда и не научился. Проработав после окончания химического факультета два года в институте синтетического каучука, я бросил, вопреки настойчивым увещеваниям отца химию, и посвятил себя философии, о чем ни разу никогда не пожалел. В философии можно было обо всем мыслить. Все же я не был вполне доволен собой, вспоминал Фауста: «Теория, мой друг, суха, но вечно зеленеет жизни древо». Для любимого мною Гете, мысль не была отвлеченно-специализированной. Гете утверждал, что мыслил всегда так и о том, как ему было «выгодно», в данный момент, исходя из интересов развивающейся личности. Жизнь и мысль сливались для него воедино. Потом у Бердяева, любившего со всеми спорить и доводить до крайности всякую идею, я прочел, что Гете не прав: не теория суха, а, скорее, жизнь - однообразна, монотонна и часто принудительна. А вот мысль, теория, как раз и зелена, свободна. Ведь всякая мысль, если это, действительно, мысль - всегда нова, неожиданна, что о жизни, практике, сказать нельзя. Профессиональные психологи, изучающие мышление как обезличенную функцию души, забывают, что мысль есть экзистенциальный феномен. Разум индивидуален, как улыбка или выражение глаз. Мысль рождается в разуме и откладывается в нем. Разум подобен растению, вырастающему из семени мысли, запавшей в душу в детские годы.  Забота, раскаяние, любовь или, может быть, смесь всего этого рождает мысль! Разум укоренен в душе, в экзистенции. Мысль - просто так, из ничего - не вырастает. Она мотивирована и появляется, чтобы выполнить какую-то работу - заполнить пустоту, примирить противоположности, восстановить равновесие. Мысль лишь на первый взгляд кажется одинаковой для всех; способной, не изменяясь, переходить из одной головы в другую. Это не так. Как сказал Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь». В течении всей жизни мысль строит и перестраивает душу.  Мыслью мы воздействуем на мир и через мысль мир влияет на нас.  А в истоке мысль есть живой целостный импульс, способный удерживать в себе и чувство, и видение целого, и остроту понимания единичного предмета. Уже Ницше и Фрейд хорошо это понимали. «Обесчувственная», отщепленная от души мысль - симптом безумия, шизофрении. В рассказе Леонида Андреева «Мысль» герой - сам он врач-психиатр - совершает убийство лучшего друга, разыгрывая при этом сумасшедшего. И делает он это просто потому, что мысль убить и разыграть при этом сумасшедшего пришла ему в голову и очень понравилась. Больше всего на свете он любил свою Мысль. Будучи студентом философского факультета, я слушал лекции известного советского психиатра Мясищева. Он рассказывал, что одна его пациентка перерезала горло бритвой своему возлюбленному прямо в постели - только лишь для того, чтобы посмотреть, как человек умирает во время полового акта. Мысль - сокровище души. Но она превращается в ядовитую змею, когда отрывается от жизни, от любви, от веры. Отторжение мысли от других психических функций происходит в процессе разделения труда и требует долгой тренировки. Отделение умственного труда от физического - о чем много говорилось в советские времена - уродует человека. Чтобы углубить наше понимание мысли, используем юнговскую классификацию душевных функций. Душа представлялась Юнгу как автономная живая сущность, невыразимая ни образом, ни словом, символически представляемая в виде магического эллипса с четырьмя центрами - активными органами, питающимися одной и той же энергией из одного источника, но имеющими - каждый - свою направленность и специфику. Мысль, сенситивность, чувство и интуиция - вот основные функции души. Они равноправны с точки зрения их адаптивных, познавательных и коммуникативных возможностей. Достигать успехов в познании, делании карьеры и отношениях с людьми можно как при помощи мысли, так и при помощи других функций - если они достаточно зрелы и развиты. Отдельные личности и даже целые культуры реализуют, как правило лишь две функции души. Одну - в качестве основной, другую - дополнительной. В то время как две оставшиеся бывают неразвитыми. Хотя у людей талантливых, гениальных или близких к безумию, реализуются за счет некоторой внутренней «расщепленности», неуравновешенности - три, а то и все четыре функции. Это придает гениальному человеку черты непредсказуемости, ненадежности и психической уязвимости. Именно так многие современники и друзья Андрея Белого характеризовали этого незаурядного человека, находя в нем «проблески гениальности» (Бердяев) и «раздвоения личности» (Берберова). Разнообразие психологических типов по Юнгу есть результат возможных комбинаций душевных функций. Юнга часто спрашивали, почему у души четыре функции - не больше и не меньше. Он отвечал, что теория четырех функций хорошо зарекомендовала себя на практике. Она помогает объяснить как целостность личности, так и разнонаправленность наших душевных и духовных исканий, те антиномии разума, которые повергли в смятение самого Канта. Сенсорная функция представляет картину происходящего. Мысль позволяет распознать сущность события или смысл целой их цепочки. Чувство дает понять ценность и значимость события для нас. Интуиция указывает на возможные «зачем» и «для чего», «откуда» и «куда», заключенные в данном факте или восприятии. Четыре функции помогают ориентироваться во внешнем и в внутреннем жизненном мире, подобно тому, как четыре стороны света обеспечивают ориентацию в земном пространстве. При этом ничто не мешает нам, как замечает Юнг, «сдвинуть» психические векторы в ту или иную сторону и даже дать им другие названия. Все зависит от того, насколько это целесообразно. Сенситивность осведомляет о том, что происходит во внешнем мире или открывает умственному взору проблемно-мыслительное поле. Это целостное видение значимого фрагмента действительности в некоторых пространственно-временных, смысловых границах. Например, мы видим цветок, лесной пейзаж, лицо человека, кинокадр или рассказываем о праздничном застолье с его постоянно меняющимися темами разговора, шутками и выкриками. Сенситивность открывает фрагмент жизни как некоторое целое, что возможно благодаря изначальной включенности «крупиц мысли» в восприятие. Мы видим нечто, и оно взывает к осмыслению, соединению этих крупиц в понятный рассказ или картину. Рассказ или нарратив отличен от логоцентрической речи своей непосредственностью и свободой ассоциаций. Рассказчик-сенситив, почти не прибегая к логическим умозаключениям, сообщает нам нечто связное и значительное. Рассказчики пользуются большим успехом у публики, чем строгие мыслители. Видимая картина - мозаична, даже иррациональна, но таит в себе смысл. Чтобы открыть этот смысл, вступает в действие мыслительная функция или возбуждается чувство, которое по Юнгу тоже есть «рациональная функция». Существует - для каждого человека своя - «логика чувств». Видимое осмысляется или эмоционально окрашивается. Мысль и чувство заполняют разрыв между иррациональными элементами видимого или открываемого интуицией. Мысль есть движение души к возможно более ясному смыслу, движение от иррационального к рациональному. Чувство есть процесс, происходящий между личностью (эго) и восприятием чего-то внешнего или происходящего в душе. Чувство открывает значимость поступка или события, создает установку на будущее,  в смысле его принятия или отвержения. Чувство - субъективно. Оно ближе всего к «центру души». Но именно поэтому оно с большой энергией порождает мысль, имеющую и объективный смысл.

          Чтобы уметь мыслить, нужно уметь чувствовать

Чувство возникает не только в момент восприятия. Подобно мысли, оторвавшейся от других функций, гипертрофированная чувственность есть патологический симптом - невроза, истерии. Развитие личности «по чувственному типу» влечет за собой возникновение гаммы привычных настроений, которые сменяют друг друга в определенном порядке. Чувство может вытеснять мысль, превращаясь в страсть. Чувственные люди бывают либо эгоистичны, либо подчеркнуто моральны. Однако общая оценка чувства зависит от того, в каком социокультурном контексте и в каком виде деятельности оно проявляется. Психоанализ открывает механизм проекции чувств. Даже такие чувства как жадность, честолюбие, ревность и зависть могут оказаться продуктивными для мысли, когда они проецируются в научную, организаторскую или благотворительную деятельность. Интуиция - способность непосредственного постижения, слияния мыслящего или чувствующего субъекта с объектом мысли или чувства. Мысль опирается на некоторые аксиомы, которые постигаются интуитивно, без доказательств. Интуиция информирует нас о скрытых возможностях, ориентирует в новом направлении. Интуитивист уже по выражению лица, интонации или на основании случайно услышанной фразы легко догадывается о намерениях другого лица. Интуиция экономит время, но при чрезмерном и одностороннем развитии делает человека разбросанным, непоследовательным или ненадежным в общении. Работа интуиции сопровождается большей уверенностью в себе, чем работа других функций. В сочетании с чувством интуиция создает тип руководителя, в сочетании с мыслью - пророка или философа, в сочетании с сенситивностью - художника или писателя. Интуиция родственна мистическому или инстинктивному соучастию. Она вырастает из первичного симбиоза ребенка с матерью, дикаря - с природой, и характерна для первобытной и инфантильной психики. Давая значительную свободу от социума, морали, идеологии и открывая человеку мир мифов, символов, архетипических образов, интуиция служит благоприятной почвой, на которой вырастают свободная мысль, богатая чувственность и понимание общих идей. При том, однако, условии, что «чистая интуиция» отмирает, растворяется в зрелых функциях души. Если детская интуиция сохраняется у взрослого, выдерживая давление созревших социально-ролевых функций, то такой человек окажется непонятным, странным для окружающих. Переходя теперь к мышлению, отметим, прежде всего, что оно часто - и ошибочно - отождествляется с расчетом, разумом, «здравым смыслом», понятливостью. Это лишь отчасти справедливо, поскольку мысль - самая универсальная и всепроникающая способность.  Нет человека, у которого не появлялись бы время от времени мысли, но нередко можно встретить людей с очень слабой сенситивностью, атрофированными чувствами и полным отсутствием интуиции. Вместе с тем, поскольку мышление - самая поздняя в плане онто- и филогенеза- функция, то она оказывается и более хрупкой, слабой, более зависимой от социума, по сравнению с тремя остальными, укорененными в телесных органах и имеющимися, по всей видимости, также и у высших животных. Однако в ретроспективе мысль способна и имеет тенденцию вытеснять три низшие функции. В отточенных, словесных и знаковых формах, какие мы наблюдаем в логике, идеологии, математике, теологии и метафизике, мысль становится безличной, формальной, легко ассимилируется и воспроизводится многими людьми, обществом, которое превращает систему мыслей в устойчивый институциональный комплекс, существующий в форме права, морали, религии, идеологии; комплекс, способный оказывать мощное воздействие на интеллект. Три низших функции, в основном, личностны, способны растворяться в безличном, бессознательном «Оно». Мысль - высшая функция. Она вырастает из трех низших посредством «сублимации» первичной психической энергии. Однако сублимация не означает обезличивания.  Мысль зрелого, развитого человека личностна и аутентична. Тем не менее, объективированная коллективная культура пополняется, прежде всего, личностной мыслью, подталкиваемой «снизу» тремя другими функциями. Доступ к «высокой» культуре открыт, прежде всего, для мысли, тогда как три низших функции продуктивны лишь в простых видах деятельности, ограниченном пространстве. Мысль может быть активной и пассивной, целеориентированной и спонтанной, линейной и разветвленной, осознанной в большей или меньшей степени. Мысль гораздо более свободна и автономна, чем три другие функции. Но это связано отчасти с тем, что мысль пользуется ресурсами языка, созданного сотнями поколений. В языке присутствуют идеи архетипического характера с очень богатыми переменными значениями. Три другие функции не столь полно выражаются в языке. Чувству легче изъясняться на языке музыки, интуиции - на языке символов, мифов и сновидений, сенситивности - на языке образов. Мыслитель часто чувствует себя свободнее и работает продуктивнее наедине. Интересные, свежие идеи приходят в голову во время одиноких прогулок в лесу или по берегу моря. Даже в ситуации вынужденного одиночества в лагере, заключении (Даниил Андреев писал свою «Розу мира» во Владимирской тюрьме) может возникнуть творческое состояние. Известно, что некоторые великие открытия делались во сне. Менделеев увидел, задремав после обеда, свою периодическую систему, как наяву, хотя долгие годы перед этим безуспешно пытался ее выстроить. Кекуле приснилась формула бензола - в виде шести танцующих чертиков, взявшихся за руки. Мысль - результат сложного творческого процесса, протекающего в бессознательном. Мысль - всегда новая мысль, всегда дает новый смысловой синтез. Чтобы прорваться через цензуру бессознательного в сознание, контролируемое устоявшимися социальными нормами, ей нужно уловить момент морального расслабления, свободы от этих норм. И все же, мысль в огромной степени - диалогична, зависима от социума. Даже в одиночестве наше «я» беседует с незримым собеседником - Богом, Другом, что-то опровергая или утверждая. Низшие функции стимулируют или блокируют мысль, придают ей индивидуальную окраску. Часто они играют решающую роль в художественном творчестве. Недаром говорят, что гениальность связана с инфантильностью. Часто человек не ценит и не развивает свой талант - возможно под влиянием общества, вытесняющего низшие функции и толкающего к взрослости, представляемой как мышление. Если низшие функции многое теряют, сублимируясь в мысль, слово, то мысль выигрывает от речевого воплощения. Древнегреческий ритор Исократ считал, что умение говорить научает мыслить. Платон же утверждал, что сначала нужно научиться мыслить, а потом уже учиться говорить. Оба они были в чем-то правы. Человек учится мыслить, развивая свою речевую способность. Но случается и так, что фанатик или властолюбец с ораторскими способностями своей властной волей, чувственным темпераментом или быстрой интуицией управляют мыслительными процессами масс развитых людей. Хороший говорун нередко побеждает в споре глубокого мыслителя, не умеющего мыслить вслух. Нужно время, чтобы мысль почувствовала свое первородство. Торжеством юношеского упоения мыслью в Древнем мире явился, по словам А.И.Герцена парадокс, софизм. «Если один критянин говорит, что все критяне лжецы, то говорит ли он правду или лжет»? Разрешить парадокс не могли самые мудрые философы, спорящие о нем целыми неделями. И это, между прочим, говорит об определенном дефекте отвлеченно мыслящего ума, не умеющего слиться с жизнью. Устранить этот дефект смогло лишь христианство. Каков же общий вывод из сказанного? Мысль есть высшая, универсальная и могущественная психическая функция. Она в то же время хрупка и прихотлива. Чтобы развиться, ей требуется «питание» со стороны других функций. Мысль легко подавить, разрушить чрезмерно возбуждая любую из трех низших функций. Существует большое разнообразие форм мысли, связанное с возможными комбинациями психических функций и степенью их развитости. Продуктивная и содержательная мысль рождается при тесном сотрудничестве мыслительной функции с одной или двумя низшими.

              Диалогическая мысль

 Развитие мысли нельзя понять, не рассматривая феномены общения и диалога. Древняя проблема диалога, как-то вдруг, привлекла к себе внимание в первой половине ХХ века - в эпоху мировых войн, революций, обострения борьбы классов и идеологий. Диалог исследовали Фейербах, Достоевский, Бахтин, Бубер и многие другие мыслители. По мысли Бубера отношение Я-Ты - интимное отношение, переживаемое всем существом человека. Оно основано  на цельном восприятии другого. Чтобы диалог был плодотворным, нужно «прорвать» психологические и социальные барьеры, иметь какие-то общие ценности, язык, и соблюдать некоторые правила диалога. Обмен мыслями в диалоге всегда затрагивает внутренние стороны души. Соприкосновение с Другим может обогатить, но может и опустошить, нарушить душевное равновесие. Уже в Греции различались два основных вида диалога - на основе близости, дружбы, любви и на основе спора, соревнования. Истина рождается в споре. Древние греки постоянно спорили друг с другом - в суде, народном собрании, на рыночной площади, где собирались в кружок любители пофилософствовать. Уже тогда были выявлены и сформулированы правила целенаправленного продуктивного диалога. Назовем некоторые из них. Худой мир лучше доброй ссоры.  Силовые приемы не должны применяться в диалоге. Каждый должен иметь право высказаться. Нельзя перебивать говорящего. Нужно стараться дать слово собеседнику, как только у него созреет мысль. Нужно отвечать на мысли собеседника, а не на свои собственные. Должно быть признано равноправие спорящих. Каждый должен «настроиться» на собеседника. Спор должен быть тематическим, проблемным, но не позиционным. Беседа имеет целью достижение истины, а не разоблачение или унижение кого-либо из спорящих. Спорящие должны пользоваться одинаковым языком, заранее договорившись о значении терминов. Если один из партнеров увидит, что другой ближе к истине, чем он сам, то он должен присоединиться к оппоненту и искать аргументы в его пользу. Любые мнения могут быть высказаны в форме, не унижающей достоинства собеседника. При обсуждении мыслей, возникших в силу спонтанной ассоциации, общий предмет разговора не должен упускаться из виду. Каждый из спорящих, формулируя свои мысли, должен учитывать культуру, степень развитости оппонента. Все приводимые в споре метафоры и смутные образы должны переводиться на язык, принятый в данной беседе. Границы темы или обсуждаемой проблемы должны быть согласованы. Искусство интеллектуального спора - великое и сложное искусство. К сожалению, оно почти утрачено сегодня. Однако спор - не единственная, благоприятная для рождения мысли ситуация. Противоположна ей дружеская беседа, разговор любящих людей, всецело доверяющих друг другу и имеющих сходные взгляды по важнейшим смысложизненным вопросам. Энергия мысли черпается в этом случае не из азарта соревнования, а из чувства любви и доверия. Дружественные мысли усиливают друг друга. Когда нет любовно-дружеского притяжения или когда характеры беседующих плохо совместимы, между ними возникает психологическая дистанция. Люди не знают, что сказать друг другу. Разговор переходит в «фатическую беседу» (термин, введенный Б.Малиновским для обозначения пустой салонной болтовни, вынужденного общения).  Разговаривать с чуждыми по духу, неприятными людьми - мучительно. Беседа с другом - величайшее счастье. Когда мы ощущаем дружеские токи и сами их излучаем, мысли рождаются спонтанно, как бы помимо нашей воли. Разговор друзей, как правило, не имеет строго обозначенного предмета. Ассоциативные перескоки от темы к теме не смущают партнеров. Они хорошо знают друг друга и интересуются всем, что друг делает, чувствует и думает. Любое интимное переживание, вдруг возникшее, легко находит словесную форму. Чувство, интуиция и мысль - сливаются. Речь собеседников приобретает живость и глубину, льется рекой и два встречных потока речи нисколько не мешают друг другу. Друг как бы «вытягивает» из нас мысли, проясняет их, тогда как чуждый по духу и характеру человек их подавляет, отклоняет в сторону. В жизни городского человека, включенного в несколько профессиональных и родственно-дружеских кругов, возникают формы разговора, промежуточные между двумя описанными. При этом из-за нерегулярности встреч, поверхностного знакомства, низкой культуры диалога, многие встречи разочаровывают. Прежде чем собирать друзей или коллег, нужно подумать, какой смысл может иметь такая встреча и кого с кем стоит знакомить. В этой связи можно вспомнить традиции грузинского застолья и греческого пира - симпозиума, когда гости, возлежавшие у низких столов, пили разбавленное вино и, подчиняясь руководству председателя-тамады, произносили по очереди остроумные речи, переходя при этом от поверхностного стиля к серьезному и затем к смешному и остроумному. При этом критика и комментарии имели дружескую, веселую форму и сопровождались взаимным восхвалением. Классическая картина греческого философского симпозиума представлена в диалоге Платона «Пир». Диалог может иметь различные направленность и окраску, соответствующие разным формам социальных отношений. В этой связи различают: интимно-личностные, корпоративно-совещательные, публично-соревновательные, а также антагонистические формы диалога. В первых трех случаях важны взаимная толерантность, умение слушать, подхватывать и развивать чужую мысль, находить подходящую форму высказываний и т.п. В последнем случае необходима, прежде всего, добрая воля, направленная к достижению согласия. Как показывает история,  компромисс гораздо выгоднее и продуктивнее, чем борьба на поражение. Но компромиссная мысль требует усилий, внутренней перестройки и, в особенности, признания того, что никто из людей, к какой бы партии, конфессии или культуре он ни принадлежал, не обладает истиной в последней инстанции. Истина, к которой мы стремимся в диалоге, не должна зависеть от соотношения сил спорящих сторон. Поскольку человеческие контакты и сама возможность обмена мыслями влияют на принимаемые решения и действия людей, общество вырабатывает такие формы общения, которые не угрожали бы существующему порядку вещей. Кроме того, климат, погода, степень социальной включенности или озабоченности влияют на желание человека вступать с кем-либо в контакт. Наконец, отношения в семье, уже с раннего детства служащие образцом диалога, далеко не всегда благоприятны для воспитания коммуникативных качеств. Дружеский или разумный соревновательный диалог - редкое явление, которое можно встретить в обществе хорошо воспитанных людей, где человек чувствует себя среди единомышленников, или, по крайнем мере, равных себе по уровню культуры людей, где он не боится, что его слова могут вызывать насмешку, кого-то задеть или обидеть. Издавна местами интеллектуального общения были пивные клубы (английские пабы, в которых зародились политические партии). Во Франции и России - аристократические салоны, праздничные пиры и застолья. В некоторых случаях сообщество нуждается в споре, дискуссии для справедливого решения проблемы. Специальные правила спора устанавливаются для соревнующихся сторон в суде, представителей разных партий, выступающих в парламенте, соискателей ученых степеней и их оппонентов в ученых советах. Однако противоречивость, нестабильность сегодняшних форм общения, и разного рода коррупция снижают культуру и интеллектуальную продуктивность общения. Даже в научных коллективах, где взаимоотношения людей, казалось бы, должны прежде всего обеспечивать свободу мысли и интеллектуального диалога, творческий климат часто не складывается. Наука, открывшая многие сокровенные тайны природы, не может понять условия собственной нормальной жизни и процветания. Разделение труда и официальная иерархия взаимоотношений в науке обязательно должны дополняться личными и дружескими связями. Но достичь этого - не просто. Для того, чтобы хоть на какое-то время снять социальные барьеры между исследователями на встречах ученых или практиков вырабатываются специальные формы «мозгового штурма». Каждый высказывает любую мысль, приходящую в голову, не заботясь о ее качестве, стремится высказать больше мыслей. Критика запрещается. Все высказанные мысли затем записываются, систематизируются и оцениваются коллективным жюри. Логические и семиотические правила формируются в диалоге. Среди законов логики главными считаются три: тождества, исключенного третьего и достаточного основания. Соблюдение этих законов необходимо для поддержания осмысленного развивающегося диалога, но оно вовсе не обязательно, когда человек мыслит наедине. Нельзя пройти мимо такого явления, как диалог с самим собой. Ницше сначала нежно привязывался к друзьям, но быстро в них разочаровывался. Потом стал мечтать о «союзе свободных умов», которые, будучи «детьми единой надежды» и братьями по духу - соревнуются друг с другом в поисках «сверхчеловека». Осознав утопичность и этой мечты, он стал «выращивать» друзей в собственной душе. Ницше открыто признает, что сам придумал другие свободные умы «для лечения и самовосстановления». Он как бы разделил себя на части, высвободил в душе отдельные самостоятельные личности, добился автономии каждой из них и подружил их так, чтобы они могли независимо мыслить, соревноваться, бороться, но не убивать друг друга. Ницше пишет - против Вагнера, против Христа, против Диониса, но иногда подписывается их именами. «Враги» для Ницше - те, с кем можно беседовать, кого можно любить и уважать! Однако развивать все страсти, верования и мысли одновременно - значит вести душу к распаду, самоуничтожению. И Ницше утверждает в себе Заратустру как высшего и мудрейшего друга, который устанавливает порядок в душе и иерархию среди мыслей и страстей. Он делает примерно то самое, что Юнг называл «индивидуацией», имея в виду не столько сознательный, сколько спонтанный процесс проявления, согласования и гармонизации основных архетипов коллективного бессознательного: мужчины и женщины, Бога и Я, Я и Другого, Личности и Тени и т.п. Однако общая ситуация жизни в сочетании с обострением болезней все же не позволила Ницше реализовывать его проект. Свободных умов в его душе расплодилось столько, что они «взорвали» ее изнутри. Пределы психической выносливости были превышены. Однако сам проект воспитания в человеке внутренней диалогичности заслуживает самого пристального внимания. Если в прошлом диалог рассматривался, как эпизодическое явление, средство достичь истины или компромисса, то сегодня, становясь непрерывным и, по существу, основным элементов духовной жизни, он выступает как естественное мирное сосуществование личностей и групп, религий и цивилизаций, включающее в себя сотрудничество, соревнование, идеологическую борьбу. Цель диалога не в том, чтобы снять разногласия и «раствориться» друг в друге. Христианство, ислам, православие, католицизм, протестанты и буддисты, социалисты и консерваторы, должны научиться спорить радостно и благодарно друг с другом. Отсутствие религиозной терпимости есть проявление глупости и дурного воспитания. От новой культуры диалога во многом зависят мир на земле и процветание человечества. 3. Разум, мысль и рациональность. Принято считать, что разум есть источник мысли и в то же время плод, продукт ее развития. В разуме мысли накапливаются, зреют, связываются друг с другом, очищаются от случайных впечатлений. Разум - центр духовной жизни, ресурс интеллектуальной энергии. С помощью разума можно оживлять воспоминания, переосмыслять, казалось бы, очевидное. Разум превращает смутные ассоциации - в строгие формулы, целое - разлагает на части, элементы собирает в систему. Разум освобождает мысль и он же способен повернуть вырвавшуюся на свободу самоуверенную мысль на девяносто, а то и на сто восемьдесят градусов. Разум должен быть руководителем жизни. На основе разума должны строиться отношения человека с природой, взаимоотношения людей, наций, стран и народов. Такого положения вещей мы, к сожалению, не наблюдаем. Что такое разум? Когда разум пытается понять самого себя, осознать свои движущие силы и корни, он попадает в трудное положение. В тысячестраничной книге не перечислишь того, что сказано о разуме. Кондорсе в трактате «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (1894) указал семь важных его признаков. Когда разум свободно развивается, для него характерно, во-первых, приращение суммы знаний. Во-вторых, способность мыслить все более точно и строго. В-третьих, достижение независимости мысли от страстей, личных и групповых интересов. В-четвертых, расширение сферы видения и понимания событий во времени и пространстве. В-пятых, усиление моральной компоненты, осознание взаимозависимости между личным и общественным, своим и чужим, ближним и дальним. В-шестых, переход от стихийного развития к науке управления. В-седьмых, уяснение смысла и способов реализации человеческих ценностей: свободы, равенства, справедливости, счастья, согласия. В концепции разума Кондорсе можно видеть переход от рассуждений о «чистом разуме» - к понятию «рациональности». До последнего времени были распространены две точки зрения на природу разума. Либо разум есть орудия человека, инструмент естественной адаптации к природе, развившийся в ходе эволюции, либо, напротив, человек был выбран Богом пли представителями какой-то высшей цивилизации в качестве орудия разума, нужного для того, чтобы превратить Хаос в Порядок, биосферу - в ноосферу. Однако обе эти точки зрения кажутся сегодня малоубедительными, недостаточными. Достигнув вершин своего развития, разум уничтожает природу - естественную среду обитания. Разве это - разумно? Он не может справиться с внутренними проблемами общества, которое становится все более противоречивым, неустойчивым и взрывоопасным. Разум не служит ни человеку, ни природе. Как это объяснить? Социалисты-утописты в течение многих веков рисовали соблазнительные картины идеального общественного устройства, такого времени, когда не будет тюрем, милиции, замков на дверях, исчезнут калеки и беспризорные, когда каждый будет брать из общественных кладовых столько, столько ему нужно для нормального, здорового образа жизни. Не нужны будут деньги, исчезнет эксплуатация, чрезмерный труд, нищета, развращающая праздность и роскошь. Совет Мудрецов будет умело направлять общественный корабль по пути благоденствия. Что для этого надо? Только одно: чтобы разум каждого человека достиг зрелости и чтобы все люди научились пользоваться им в полную силу. А научиться мыслить, как заметил Кант, можно, если публично пользоваться разумом.  Но вот этого то как раз и не происходит. Лишь очень немногим позволено излагать свои мысли публично, остальные не хотят, не умеют или бояться мыслить вслух. В детстве ребенок засыпает взрослых вопросами: «Почему»?, «Откуда?», «Для чего?». Но уже в семье и школе усилия воспитателей обычно направлены на то, чтобы подавить и ограничить мысль. Детей не учат мыслить, а заставляют слушаться взрослых и запоминать. Разум большинства людей уже в юности окостеневает. Общество стремится превратить человека в некий инструмент, заставляет что-то делать, но разучивает думать. Мыслительный аппарат огромной массы людей неразвит и постоянно репрессируется. Свободная мысль не нужна и даже опасна. Труд убивает, а не стимулирует мысль. И лишь в моменты отдыха, расслабления, мысль освобождается в игре или пускаясь по пути свободных ассоциаций. Не потому ли возникла в современном обществе нужда в специалистах-психоаналитиках, призванных освобождать в интимной беседе репрессированную мысль и таким образом спасать людей от невроза? Вопрос о балансе свободного мыслепорождения и нормирования интеллекта, контроля над мыслью - слишком сложен. Провозглашаемые с пафосом требования «свободы мысли», «свободы слова» все более обнаруживают свою пустоту и тенденциозность. Ведь свобода мысли должна существовать для всех. Но многие ли люди научены, умеют мыслить? И если бы даже все умели мыслить, то можно ли обеспечить свободу мысли для каждого жителя многомиллионного города? Допустим, что все имеют возможность свободно высказаться по радио, телевидению или через газету. Но всех ли стоит до этого допускать? А если не всех, то кого именно? Если одни и те же мысли воспринимаются разными людьми особенным образом, иногда - противоположно, служа для одних - «пищей для ума», помогая их этическому и эстетическому развитию, а для других оказываясь всего лишь «мыслительным мусором» или того хуже - разрушают веру, надежду, угнетают интеллект, провоцируя аморальные и преступные действия - то  можно ли вообще ставить вопрос о свободе мысли в масштабах всего общества? Многочисленные примеры, когда идеи какого-нибудь мыслителя воспринимались противоположным образом - хорошими примерами могут служить Ницше и Маркс - возбуждая в одних высшие альтруистические чувства, а в других рождая классовую ненависть, садистские желания и слепой фанатизм, должны бы научить нас гораздо серьезней, чем это делалось до сих пор, ставить вопрос об организации духовно-коммуникативного пространства, продуманной расстановке в нем центров власти и влияния, контроле над информацией, многоступенчатой цензуре публичных высказываний, адресности передач и сообщений, тщательном отборе и всесторонней проверке лиц, допускаемых к организации публичных бесед, дискуссий и отбору информации, предаваемой гласности.  Свобода мысли есть двуединство свободы высказываний и свободы восприятия, понимания. Это соображение справедливо даже для диалога двух независимых и равноправных собеседников. И значение его усиливается тысячекратно, когда речь идет о диалоге СМИ и широкой публики, ведущего популярной программы и многомиллионной массы телезрителей. Двести лет назад философы-просветители говорили о суверенности, универсальности и потенциальном всемогуществе разума. Дидро, Гольбах, Кондорсе, Вольтер видели в разуме источник света во Вселенной, призывали оберегать его и не дать ему затухнуть. Они были уверены, что если люди интеллектуально развиты и мыслят правильно, то обязательно придут, независимо от национальности, вероисповедания и классовой принадлежности к одним и тем же выводам относительно природы реальности, целей и ценностей человека, идеального общественного устройства, законов воспитания. Наука будет править миром. Философы - восседать на троне. Знание станет исчерпывающим, полным, так что можно будет, как говорил Гольбах «знать все, не будучи умным». Однако идея «чистого» Абсолютного Разума, и его воплощения в человеке, оказалась несостоятельной. Уже Паскаль понял это. Он писал: «Последний вывод разума - это признание, что есть бесконечное число вещей, превосходящих его. Он слаб, если не доходит до признания этого. Где надо - следует сомневаться, где надо - говорить с уверенностью, где надо - признавать свое бессилие. Кто так не поступает - не понимает силы разума».  Разум сталкивается с чем-то неразумным, иррациональным и чем более он развит, тем яснее ощущает присутствие иррационального. Невозможно вполне разумно организовать природу, общество, взаимоотношения людей. Но можно многое рационализировать, оптимизировать. Рациональность - это совокупность устойчивых форм, правил действия и мышления, помогающих в данный момент и в данной системе поддерживать порядок, достигать компромисса между идеальными целями и реальными силами жизни, между действиями и устойчивыми «данностями» бытия.

Рациональность - это целесообразность, принимая которую, разум как бы мирится с исходной иррациональностью, /B непознаваемостью глубинного «ядра» бытия, устанавливает разумные допуски в создаваемой конструкции. Разум остается при этом аутентичной, естественной способностью человека. Он выражает свободную активность духа и его не следует стеснять. Если человек ее ограничивает, подавляет, он становится рабом необходимости или даже рабом случайности. Если он стремится полностью воплотить план разума в жизнь, не считаясь с реальностью, то попадает в капкан идеологического мифа, утверждает тоталитарный порядок - недолговечный и противоестественный. Но если он, сохраняя полную свободу мысли, на забывает подумать о том, что, где, когда и кому следует говорить, какие отклонения возможны, а какие недопустимы при реализации проекта, то он действует рационально, то есть оптимально и целесообразно. Подытожить сказанное можно, вспомнив правило «золотой середины». Опираясь на него, мы легко осознаем относительность и даже взаимодополнительность многих «крайних» партийно-политических убеждений и принципов, таких, как консерватизм и либерализм, анархизм и государственность, коммунизм и капитализм, индивидуализм и коллективизм и т.п. Рациональность, понятая как разумный компромисс, преодолевает партийное противостояние «красных» и «белых», «Востока» и «Запада», капиталистов и рабочих, отцов и детей, женщин и мужчин.

     Юнгианская теория архетипов: воодушевляющие мысли и идеи.

  Юнг ввел в широкий обиход понятие архетипа, которое дает ключ к пониманию ментальной энергии общественных движений, мыслепорождающей силы многих идей и символов. Архетипы - это архаические «осадки» жизненного опыта многих поколений, содержащиеся в коллективном бессознательном. Человеческое тело - «музей органов», каждый из которых имеет за плечами длительную историю. Душа, из которой вырастает разум, имеет свои органы, невидимые глазу, способные вбирать, организовывать и перераспределять психическую энергию, оформлять ее в виде символов. Архетипические символы поднимаются из бессознательного в сознание, приобретают образную и языковую форму, вступают в осмысленную связь друг с другом.

Между архетипами устанавливается подвижное равновесие - особенное у каждой личности и каждого народа. Личность складывается из архетипов «Я», «Оно», «Самости», «Другого», «Тени», «Маски», а также «Мужчины», «Женщины», «Ребенка». От того, как сорганизовались эти архетипы в процессе «индивидуации» - душевно-духовного становления индивида - зависят направленность и сила мышления. Многие архетипы - через мифы, религию, искусство - становятся социально-значимыми. Они определяют менталитет народа, политику страны. Особенно важны в этом смысле архетипы Бога, Царя, Зверя, Врага, Героя, Отца, Матери, Мудреца, Демона. Архетип есть только возможность, исходный пункт кристаллизации символического образа и сам по себе - невидим, неслышим, непредставим. Он выражает лишь способность и предрасположенность мыслить, видеть, чувствовать именно так, а не иначе. Архетипы, по Юнгу, биологически наследуются. Они обладают огромной притягательной, регулятивной и осмысляющей силой. Когда мы ощущаем в себе биение архетипа и особенно, когда себя с ним отождествляем, в душе загорается священный трепет, возникает готовность совершить подвиг, принять любые жертвы и муки. Человек чувствует себя воплощением Сверхличности, не ведающей сомнений, стоящей выше человеческого добра и зла. Архетип притягивает к себе мысли, образы, стремления определенной эпохи. Популярные образы мифов, сказок, религий могут воплощать в себе один и тот же архетип, хотя внешне отличаются друг от друга. Значимые переживания людей, попадая в магнетическое поле родовых архетипов, выстраиваются в мощную армаду. Символические образы завораживают умы, делают людей врагами или единоверцами, направляют их мысль по определенному пути. Боги языческого пантеона являются, по Юнгу, персонификациями архетипических сил. Выходя на общественную сцену, архетипы могут воплощаться в определенной личности. Они служат консолидации народных стремлений, поворачивают в определенном направлении властную волю правящей элиты. В очерке «Вотан», написанном в 1936 году, Юнг пытался дать объяснение феномену немецкого фашизма. Христианство видело в Вотане воплощение дьявола и вытеснило его «в тень» души. Но когда христианство стало терять влияние, забытый архетип стряхнул с себя дремоту и за считанные годы смог сформировать менталитет, политику, новый тип личности, цивилизованного народа. Он дал новые импульсы искусству, привел к власти Гитлера, который репрезентировал собой теневую сторону немецкой души, вытесненную ее часть. Гитлер-Вотан обещал немцам то, в чем они в этот момент остро нуждались - власть, уважение к себе, дисциплину и порядок. Нечто похожее, но в ином идеологическом и эмоциональном обрамлении, происходило в сталинской России. На примере Вотана легко показать влияние архетипа на духовную жизнь народа. Вотан - бог бури, натиска и неистовства, развязывающий воинственные страсти. Он завладевает людьми, превращая их в самоотверженных бойцов. Он волшебник и мастер менять обличья, говорить разными голосами, соединяя в одном лице нежность матери, твердость отца, ярость главаря банды, уравновешенность высшего судьи. При этом Вотан - бог вдохновения, поэзии, мудрости, знаток истории и толкователь судьбы. Германский дух регрессировал в начале века к своим примитивным стадиям, но это осознавалось как возрождение молодости, породило культ силы и красоты. Юнг поначалу склонен был думать, что национал-соцализм постепенно «повзрослеет», приобретет мудрость и умеренность. На это же надеялись симпатизировавшие большевизму тысячи образованных интеллигентов по всему миру. В развитии архетипа Юнг видел те же возможности, которые имеются у выздоравливающего больного. Оживший архетип мобилизует интуицию, способность понимания, нового синтетического видения реальности. В нем легко совмещаются противоположности. Светлая, оптимистическая вера в будущее растворяет в себе горечь, нищету и унижение настоящего. В самом сознании этого противостояния человек черпает силы к победе и подавлению врага. Кроме личных социальных архетипов существуют архетипические символы природных явлений. Таковы Жизнь, Смерть, Рождение, Любовь, Ненависть, Месть, Воздаяние, Рок, Закон, Промысел, Свобода, Творческий Порыв и другие. Они наполняются конкретным содержанием повседневности, олицетворяются в харизматических личностях вождей, образах искусства, религии. Архетипы живут и развиваются в многократно перерабатываемых «вечных образах», таких как Дон-Жуан. Дон-Кихот, Фауст, Гамлет, София Премудрая, Иванушка-дурачок. Архетип существует во множестве культурно-исторических модификаций. Каждое поколение интерпретирует его по своему. Архетипы важны не своей красотой и завершенностью, а тем, что будят мысль, воображение, заставляют задуматься над смыслом человеческих страстей и поступков. От архетипа исходит мощный магнетический ток, который Юнг называет «нуминозностью». Соприкоснувшись с архетипом во сне, творческой фантазии или какой-то критической ситуации, человек испытывает невиданный прилив сил. Его разум продуцирует множество мыслей, чувствований и проектов действия. Сила мысли зависит от близости нашего «я» к бессознательному коллективному архетипу. Когда я становлюсь Отцом, Вождем, Пророком, Творцом, я воодушевляюсь, вбираю в себя энергию прежде меня живших отцов, вождей и пророков. Мир мысли приобретает огромную силу. Индивид идентифицирует себя с одним из архетипов и получает доступ к мощному родовому источнику энергии, обретает уверенность в себе, власть над душами и умами людей. Такой человек становится великим писателем, полководцем, вождем нации. В этой связи Юнг говорит, что «не Гете создал Фауста, а Фауст создал Гете». Ницше, когда он «набрел» на образ Мудрого Старца - Заратустры, превратился из скромного профессора в пророка и властителя дум. Ницше обрек себя на вечные интеллектуальные скитания. Он не занимался политикой, бизнесом, ремеслом. Не имел семьи. Он только мыслил, как сказочный охотник или охотился как Дон-Жуан, спешивший из одних женских объятий в другие. Ницше стал невольником Мысли. Жгучая радость познания, огромное счастье превращать вал жизненных впечатлений в афористическую мысль соседствует в его произведениях с пронзительным криком раненого зверя. Ницше осужден на вечную мысль, которая не имеет завершения, законченной формы. Ницше не знал душевного покоя. Он пребывал среди чудесной зыбкости и многозначности бытия, не уставая вопрошать и трепеща от наслаждения мыслью. С презрением отталкивает он всех «домоседов», тех, кто удовлетворяется своим малым земным владением. Он готов переживать пустоту души, смыслоутрату, когда мысль заходит в тупик, становится банальной.  Он вновь и вновь пускается в свое интеллектуальное странствие, не видя для себя никого смысла в жизни, кроме мысли. В развитии индивида обнаруживаются борьба и компромиссы родовых архетипов. Все они, даже воплощающие в себе противоречащие смыслы и силы, должны войти друг с другом в гармоническое единство. Юнг считает ошибочным мнение, согласно которому главной перспективой индивидуального и исторического развития является господство Разума. Архетипы порождают не только мысль, но и восторг, страх, почитание, решимость, фантазию, воображение. Смысл «индивидуации» - «самособирание личности», а смысл истории - самособирание Человечества. В зрелом человеке все архетипы, а также порождаемые ими чувства и мысли взаимосвязаны. Ничто не репрессировано, все прочувствовано и осмысленно. Всему отведено свое место. Каждое верование имеет свой голос в душевном ансамбле.

Архетипический комплекс определяет менталитет народа.  Уклад жизни, судьба и воссоединение народа в кризисные моменты истории во многом обусловлены архетипическим комплексом и его способностью внутренне перестраиваться, выдвигая то одну, то другую идею на передний план. Такие идеи как Свобода, Справедливость, Равенство, Великое служение, Власть над миром, Единство, Историческая миссия, Верность Отчизне, Революция, Царство Божье на Земле могут иметь огромную власть над умами. Народ, воодушевленный этими идеями, способен пойти на жертвы, проявить волю и терпение, изощренность мысли. Утрата или ослабление этих идей, целенаправленное уничтожение их носителей - пассионариев, происходящее во времена революций, гражданских войн, а также под воздействием иных культур, приводит к увяданию Мысли, опустошению души народа. Народ, забывший Бога, лишенный идеалов, быстро сдает позиции, отступает даже перед слабейшим противником. Великий Рим пал не вследствие экономического и военного истощения, а из-за нравственного разложения правящей верхушки. То же самое Юнг сказал бы и о распаде Советского Союза, который произошел на наших глазах. Идеи Золотого Века, Тысячелетнего Царства Коммунизма, взятые в чисто правовом или социологическом смысле, выглядят пустыми. Но за них готовы были идти на смерть миллионы. Ницше называл государство «самым холодным из чудовищ», а Маркс трактовал его как миф, инструмент насилия над народом, подлежащий снятию в «разумном» коммунистическом обществе. Однако идея государства начинает излучать свет и тепло, как только мы ассоциируем ее с архетипами Родины, Отчизны, Великой матери, Империи, Народной Монархии, Открытого Общества. Зависимость силы и долговечности государства от идеи, которой оно руководствуется, давно выявлена Платоном.  Государство, как и личность, может вдохновляться высокой, благородной идеей, проникающей в толщу коллективного бессознательного, а может «соблазниться» идеей низкой, животной.  Самое совершенное государство, по Платону - монархия. Оно основано на идее Блага, включающей в себя все добродетели. В монархии слои и классы общества объединены в гармонической иерархии. Нет борьбы за власть, богатство. Разум свободен. Человек достигает наибольшей полноты бытия, предаваясь философии и созерцанию мира. Второе место в ряду государств занимает аристократия, основанная на идее чести. Здесь правят умные, благородные люди, но поскольку монарха нет, между ними возможны интриги, борьба за власть, которая влечет за собой низкие мысли и поступки. Третье место принадлежит олигархии - государству, в котором правят богатые. Мысль о богатстве возбуждает ум в ограниченной степени.  Богатство, в отличие от блага и чести, не есть идея, часть души, нечто реальное. Это лишь символ. Мысль о богатстве стимулирует ремесло, торговлю, земледелие, но она не выходит за границы вечного мира, животного ума. Материализуемая мысль огрубляется, упрощается, гаснет в толще вещества. Среди правящих богатых встречаются умные и глупые, трудолюбивые и бесчестные. Богатство зарабатывают не только трудом, но и путем наследования, с помощью обмана, грабежа, воровства, ловкого использования власти и знания. Олигархия долго живет лишь там, где богатство рассматривается как средство достижения некоторой высшей цели. Часто олигархия трансформируется в демократию, которая стоит на четвертом месте. Демократия не укорена ни в каком архетипе. Это не идея, а только механизм поддержания порядка, зависящий от количества и уровня культуры населения.  Демократия открывает дорогу среднему человеку, который плохо воспитан, не имеет вкуса к философии. Он неумен, неблагороден, легко поддается всякого рода соблазнам и верит пустым обещаниям. Народ легко обмануть. На волне демократии поднимаются вверх хитрые, хищные, жадные личности. Между ними разгорается борьба. Наиболее удачливый уничтожает соперников и устанавливает единоличное господство - тиранию. Сила правит, а идеи используются для того, чтобы управлять массами. Эти удивительно современные мысли высказаны Платоном две тысячи лет назад. О мобилизующей роли идей с воодушевлением говорили и закоренелые материалисты. В.И. Ленин в статье «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов» писал: «когда передовые представители рабочего класса усвоят идею научного социализма, идею исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение...  тогда русский пролетариат поведет народ прямой дорогой... к победоносной коммунистической революции». Государства и народы, не имеющие архетипических идей, черпающие силу из животных и социальных инстинктов, недальновидны и недолговечны. Они редко, слабо и узко мыслят. Народ идейно воодушевленный в тяжелейших условиях одержит победу над врагом и выйдет здоровым из всех испытаний.  Отсутствие идей пагубно для мысли и жизни. Но не менее пагубна одержимость идеями, фанатизм. Подхлестнутая какими-то катастрофическими событиями или экстремальными действиями психика толпы движется к потере индивидуальной души, к сплочению в стадо, в котором, несмотря на высоко развитую цивилизацию, утрачиваются совесть и разум.

                  Мысль на социальной сцене.

 Картина жизни и движения мысли на социальной сцене сложна, противоречива и динамична. Она определяется взаимодействием возвышенных этико-религиозных идеалов, но также и низменных, эгоистических стремлений. Существуют устойчивые, широко распространенные символы, пробуждающие и притягивающие к себе мысли. Это символы мифов, искусства, религии. Национальные и политические интересы, обусловленные сложившейся ситуацией, также находят для себя образную форму и архетипическое обоснование. Нормы и ценности, вырабатывающиеся столетиями, собирают вокруг себя мысли, относящиеся к повседневной жизни, придавая ей устойчивость и надежность. И все-таки, даже самые мощные аккумуляторы и синтезаторы мысли, представленные идеями религии, философии, права, время от времени рушатся, давая простор анархии, спонтанному мыслепорождению. Это происходит в периоды реформ и революций. С их завершением мысль вновь стабилизируется, нередко после кровопролитных гражданских войн и массовых репрессий. Мысль - личностная форма духа.  Мы видим ее рождение в диалоге, публичном дискурсе, философском и художественном творчестве. Мысль отдельного человек есть лишь малое звено в коллективном духовном процессе. Мысль, которая утверждается на социальной сцене, опирается на институционализованные формы жизни, социальные механизмы сознания и личностные верования. В этико-политической сфере мы часто встречаем противостояние мыслительных установок: консервативных и радикальных, либеральных и социалистических. Одни мечтают о будущем и хотят разрушить старый мир. Другие дорожат прошлым, желая его сохранить и возродить. Одни требуют полной свободы для индивида и государство признают лишь постольку, поскольку оно гарантирует права и свободы личности. Другие требуют поставить в центр внимания общественный интерес, разумно и справедливо организовать общество, исходя из объективных законов его развития. Ни одна из общественных идеологий не может доминировать сколько-нибудь долгое время в чистом виде. В истории наблюдается волнообразная смена культурных стилей, идеологий и направлений мысли. Многие социологи признают, что универсальная структура социума, зафиксированная еще Платоном, трехслойна. В обществе взаимодействуют не способные обойтись друг без друга, но зачастую испытывающие друг к другу неприязнь власть, народ и интеллигенция. Интеллигенция мыслит, народ действует, власть правит и принимает решения.  Призвание интеллигенции, независимо от того, состоит ли она из шаманов, духовенства, учителей, ученых, философов, состоит в том, чтобы мыслить и вырабатывать идеологию. Именно интеллигенции предоставлена возможность развивать и упражнять мыслительную функцию. Это не значит, что другие классы и группы ее вообще лишены. Властная, народная, художественная и трудовая мысль дают живые ростки, которые скрещиваются, обрабатываются и развиваются интеллигенцией. Взаимодействие различных типов мысли чрезвычайно важно для творчества  в области искусства, политики, религии. Именно интеллигенция призвана выполнять главную мыслительную работу. Для осуществления своего призвания она должна быть освобождена от тяжелого физического труда, ей должна быть гарантирована свобода слова и мысли, даны возможности живого взаимодействия с народом и властью. Но такие возможности реализуются далеко не всегда. Чиновники цензурируют и репрессируют мысль. Интеллигенция далека от народа. Народ лишен доступа к культуре. Часть интеллигенции обслуживает интересы конкретных профессиональных групп, другая часть не чувствует своего призвания, ведет праздную жизнь.  Там, где интеллигенция много работает ради денег, мысль обслуживает узкие сектора жизни и вырождается. В России труд никогда не был самым привлекательным занятием. Русская интеллигенция думала много, но вразброд, часто безответственно.  Она не знала народа и ненавидела власть.  В ее среде формировались разные мировоззрения, развивалась глубокая художественная, философская, научная культура. Но противоречивое положение между соблазнами власти, интересами народа и собственным призванием, состоящим в поиске истины и полноты духовного бытия - причина исторической драмы интеллигенции. Эта драма была трагически остро разыграна в конце XIX - начале ХХ веков. Революционная деятельность российской интеллигенции, в огромном большинстве своем искренней и самоотверженной, критический и пессимистический настрой большей части русских писателей, публицистов, философов, невостребованность мысли обществом подтолкнули народ к революции, гражданской войне и формированию жестокого сталинского режима. Коллизии мысли, столкновение идейных течений среди интеллигенции должны стать предметом особого рассмотрения. При этом далеко не всегда драма идей может быть объяснена сложившейся конфигурацией социальных сил, столкновением политических и экономических интересов. В развитии науки, этической системы профессионального, религиозного и сословного сознания есть своя внутренняя логика, обусловленная не только давлением и потребностям, но и саморазвитием мысли. Рассмотрение процессов социальной мобильности и стратификации все же проливает свет на тенденции развития коллективной мысли, помогает лучше понять ее упрямый напор и прихотливые изгибы. Возникновение греческой софистики, впервые обнажившей многие философские и политические проблемы, часто объясняется столкновением двух типов мышления. Мифо-религиозного, характерного для господствующей, но уже обреченной аристократии, и аналитически-проективного, свойственного поднимающемуся слою городских ремесленников. Скептицизм Сократа и желание Платона объяснить порядок видимого мира порядком идеальных сущностей порождены во многом сомнением, возникшим при столкновении этих классовых миропониманий. Но это лишь одна сторона дела, интересное соображение и только. Какого-то линейного детерминизма, однозначно объясняющего развитие общественной мысли, не существует. Мысль рождается сама из себя - в большей степени, чем из каких-то внешних для нее условий. Общество в огромной степени возбуждает мыслительную активность. Но оно же выступало и выступает как главный тюремщик, гонитель и эксплуататор мысли. Это хорошо понимал Бердяев, который говорил не только о конфликте между принципом свободы мысли и тоталитарным политическим строем, но и о непреходящем противоречии между любым социумом и мыслительной активностью.  Социум складывается тем или иным в силу необходимости. Он инертен и безличен. Мысль же, в принципе, свободна, спонтанна и индивидуальна. Свободное соприкосновение умов в дружеском диалоге способно высекать искру мысли. Но если такого соприкосновения нет, мысль не появится даже в самом «открытом» обществе. Острейшие социальные проблемы остаются неосмысленными и неразрешенными, если отсутствуют условия и стимулы для индивидуальной мыслительной активности. Социальная и практическая ситуации тематизируют мысль, дают ей толчок и энергию. Но продуктивность и содержательность мысли, возможность для нее реализоваться обусловлены многими факторами. От чего зависят «урожай мысли», интеллектуальное плодоношение культуры в различных ее сферах? Во-первых, любой народ, семья, коллектив или сообщество обладают тем или иным интеллектуальным потенциалом в зависимости от того, как расставлены в них творческие силы, в какой мере достигнуты взаимосогласованность, единодушие, здоровая конкуренция между мыслящими и действующими личностями и группами. Во-вторых, писатель и ученый могут работать в полную силу, когда имеется духовная интеллектуальная свобода. В-третьих, очень важно поощрение мысли, эмоциональные влияния на нее, исходящие от мэтра, друзей, публики, любимых людей. В-четвертых, «мощность» творческого коллектива зависит от его качественного состава и количества участников. Давно подсчитано, что в научном сообществе новые идеи выдвигаются не всеми его членами, а лишь небольшой творческой группой, численность которой равна примерно корню квадратному из общего числа ученых. Так же обстоит дело в сообществе писателей, философов. Чтобы появился один Пушкин, требуется присутствие по крайней мере десяти «полу-Пушкиных» и ста писателей, обладающий четвертью его таланта. Нетворческая часть ученых, писателей, философов и актеров никоим образом не является «балластом». Она выполняет важную и полезную работу. Более того, творческий коллектив, состоящий из одних только Пушкиных или Эйнштейнов, оказался бы менее продуктивным, чем естественный коллектив, стратифицированный по уровню таланта. В любом творческом сообществе должны быть не только творцы, но и хранители, накопители информации, знатоки-энциклопедисты, слушатели и критики, систематизаторы, люди твердо верящие и сомневающиеся, оптимисты и пессимисты. Нетерпимость в отношениях творческих личностей столь же вредит мысли, как и угодничество. В-пятых, тенденции бюрократического управления проникают в творческую среду и блокируют творческую мысль. Но и отсутствие специалистов- организаторов, способных управлять наукой, театральным или музыкальным коллективом, приводит их к бесплодию. Важно, чтобы управленческая иерархия не сливалась с творческой и интеллектуальной. Когда в Академию наук избирают по принципу занимаемых должностей - директоров институтов и начальников крупных отделов или когда начальники по должности, получив незаслуженно научную степень, пытаются играть роль творческих лидеров - это глушит мысль.  Важно и то, насколько востребована мысль обществом,  его официальными представителями, насколько она популяризирована, внедрена в воспитательно-образовательный процесс. Следовало бы изучить зависимость различных видов профессиональной мысли друг от друга. Наиболее продуктивные исследования осуществляются сегодня на стыках наук.  Это известно. Но зависимость, скажем, научной мысли от религиозной, политической, художественно-эстетической и философской - это открытая проблема. Сегодня «фронт мысли» ни в одной области культуры не может быть круговым. Необходимо выявить наиболее перспективные направления интеллектуального поиска и именно их поддерживать и финансировать. Общество, в лице его официальных представителей, стимулирует мысль, но одновременно портит и блокирует ее, отклоняя от правильного пути, разрушая тот сложный оркестр взаимодействующих умов, голосов, талантов, который необходим для продуктивного и уверенного развития мысли. В любом обществе «порча» мысли идет по нескольким направлениям. Первое из них состоит в том, что  мысль подчиняется деньгам, соблазну власти, неразумным и недальновидным требованиям толпы, ориентированным на ближайшие цели. В этом случае речь идет о подкупе интеллекта, как правило, достаточно сильного - ибо слабый интеллект власти не нужен. Мысль продает свое первородство за «чечевичную похлебку». Второе направление «порчи мысли» - ее идеологизация. Феномен идеологии сложен. Идеология, в принципе, необходима обществу. Участие ученых и философов в формировании оптимальной идеологии только полезно. Но идеологическую работу не следует путать с научным исследованием и разработкой философских вопросов. В идеологии нередко «стягиваются», согласовываются на почве массового сознания и общей теории противоречивые мнения. Идеология включает в себя научно-теоретические, философские, квази-религиозные компоненты, смешанные еще и с обыденным сознанием. Идеология отвечает не только потребности в знании. Она должна, прежде всего, соединить теорию с практикой, сколь бы сильно они ни противоречили друг другу, связать - особенно в кризисные моменты истории - интересы различных слоев общества, соединить личные экзистенциальные ценности - веру, любовь, надежду - с политическими задачами. И наконец, выразить бессознательные стремления масс в ярких символических призывах и образах. Поскольку идеология имеет иррациональные корни, она всегда несколько слепа, легко возбуждает и гасит творческую мысль. Там, где есть сильная идеология, пусть это будет даже закрытое, тоталитарное общество, там может формироваться художественно-этическая, научно-философская культура. Но там, где есть свобода, но нет никакой идеологии, там культура становится слабой, иронической, подражательной и быстро вырождается. Это мы видим сегодня в России. Проблемы идеологии и утопии - двух ориентаций мысли, способных скрывать истину и направлять мысль в ложные стороны - особенно привлекли к себе внимание во второй половине ХХ века. Идеология складывается не только с помощью цензуры, прямого насилия над мыслью, но и путем порчи языка, из которого целенаправленно выметаются многие оттенки слов и выражений, а также с помощью разрушения логико-мыслительной способности. Это хорошо показано в знаменитом романе Оруэлла «1984». Вместо необходимых принципов логики народу под видом «диалектики» навязывается принцип «двоемыслия». Усваивая его, человек не чувствует никакого дискомфорта, утверждая одновременно противоположные по смыслу идеи. Например, в советское время идеологи доказывали, что «классовая борьба усиливается по мере стирания классовых различий» или что «государство отмирает в процессе его усиления». «Идеологические технологии» не исчезли, а даже усовершенствовались и стали более эффективными в результате проведения в России «демократических» реформ. В частности, с помощью рекламы систематически и каждодневно разрушается важнейшая для массового человека способность эстетического восприятия. Когда художественное повествование искусственно прерывается рекламными вставками, художественная логика наращивания эмоциональных напряжений, благодаря которой только и может быть постигнут смысл художественного произведения, грубо нарушается. Люди разучиваются эстетически воспринимать и мыслить. Сегодняшняя деятельность СМИ, особенно телевидения, выглядит как чудовищное и трудно объяснимое с точки зрения здравого смысла разрушение интеллектуальных способностей. Благодаря изобретению радио, кино, телевидения, интернета сложились уникальные возможности для приобщения масс к культуре с целью разворачивания коллективной мысли в сторону высших и непреходящих ценностей. Такой поворот коллективной мысли необходим в сегодняшних условиях для того, хотя бы, чтобы человечество само себя не уничтожило. И тем не менее, мощные средства просвещения и обмена мнениями используются как бы специально для оглупления и ослепления людей. Телевидение, пресса, массовая литература заполнены информационным мусором. Ради удовлетворения искусственно гипертрофированной потребности в новостях умы миллионов людей систематически отвлекаются от обсуждения фундаментальных вопросов на мелкие дрязги. Сами принципы «свободы мысли», «свободы слова» используются не для того, чтобы устремить умы к Истине, Добру и Красоте, а для распространения всякого рода мнений, часто абсурдных, показа преступных, агрессивных, эротических картин и ситуаций. Коллективная мысль как бы «пригибается вниз» чьей-то злой рукой. Кому это выгодно в конечном счете? Третье ложное направление мысли - ее растворение в практической деятельности, вытеснение фундаментальной науки и философии прикладными исследованиями, ориентированными на разработку того, что кажется полезным сегодня. Разумеется, мысль должна служить практике, проверяться ею. Но сама практика должна быть осмыслена. Стратегические цели должны быть прояснены. Лишь в этом случае практический итог мысли будет продуктивным. Наконец, четвертое направление «порчи» - академизация мысли, превращение ее в игру словами, выдумывание искусственных типологий и классификаций, которые нигде не могут быть применены. При сегодняшней безусловно необходимой свободе ученого в отношении выбора метода, мировоззрения, проблематики у людей, имеющих авторитет и занимающих высокие посты в науке, появляется возможность выбора интересных для них лично, но мало продуктивных направлений исследования. По-прежнему сильны естественнонаучные установки в гуманитарных науках, где они явно не применимы. А в науках естественного цикла действует инерция уже избранных направлений, опирающихся на разработки и оборудование, в которые уже вложены большие деньги. О мысли, как о характере человека, можно сказать, что ее недостатки являются продолжениями ее достоинств. И фундаментальные, и прикладные исследования важны и полезны в определенных пределах. Но когда что-то одно начинает доминировать мысль вырождается и гибнет.  Главная ценность мысли в том, что она проясняет цель, дает целостную картину предмета, согласует друг с другом все виды и направления деятельности. Мысль может служить чему-то или кому-то, но она не должна забывать о своей ответственности за итоги и результаты.

Мышление - это плавание в открытом море, деятельность путем проб и ошибок. Без внутренней веры и свободы мысль обречена.

      Мысль как сокровище, проклятье и спасение человека

 Мысль, можно сказать, есть «цвет души». Она столь же хрупка, многоцветна, капризна и уязвима, как нежный цветок. Мысль может рождаться в страдании, во сне, при нелепых и случайных обстоятельствах, а в условиях комфортных и благополучных почему-то спит. Она разворачивается в ту или иную сторону разными ветрами: политическими реформами, сменой идеологий, войнами, болезнями, карьерными амбициями или внезапно вспыхнувшей любовью. Часто она бледнеет и вянет, только что родившись, не находя благодарного слушателя или когда в душе нет веры, жизненной перспективы. Но иногда случайно вспыхнувшую мысль не удержать никакими силами, она захватывает всего человека и даже целый народ, вовлекает их в действие. На первый взгляд, мыль ситуационна и индивидуальна. Но подумав глубже, мы видим, что мысли неравноценны.

Есть мысли важные и неважные, умные и глупые, растущие и засыхающие. Мелкие мысли собираются вместе, усиливаются вокруг какой-то большой, а другие слабеют и умирают. Некоторые явно вредные и пустяковые мысли господствуют, а идеям ценным не дают ходу, выбраковывают и высмеивают. В свете этого соображения становится понятным  стремление добраться до окончательной, абсолютной истины,  ясно отграничить хорошую, сильную идею от плохой и слабой. Но это стремление наталкивается на другой фундаментальный факт: единства жизни и мысли, теснейшую связь общих идей и единичных событий в жизненном процессе, рационального и иррационального.

Сократ, как известно, ничего не писал. Он только мыслил вслух или про себя. Он думал, что записать мысль значит ее остановить.  Большинство людей живут с остановившимися мыслями, а Сократ этого не хотел. Он осознал в результате множества бесед, что ни одна «остановившаяся» мысль не может себя обосновать.  Платон в этом пункте был с ним не согласен. Ведь не всякая мысль хороша. Нужно найти самую лучшую мысль, записать ее, претворить в жизнь, а потом уж ничего не менять. Модных новшеств он боялся больше, чем традиционных догм. На этой почве вырос консервативный идеализм Платона. Мир представлялся ему как прекрасный, гармонический космос. Гармония мироздания существует благодаря совершенству и осмысленности каждой идеи. Если человек способен созерцать мир идей, то это - самое лучшее для него. И тогда не так уж важно, в каком вещном, материальном мире он живет. Созерцание идей - наиболее значительное, желаемое состояние, это - полнота бытия. Такое состояние греки называли словом «схоле», что переводится на русский и европейские языки как досуг. Буквально «схоле» есть состояние ума философа, который не болен, не озабочен, никуда не спешит, не должен работать и который достаточно научен и развит, чтобы созерцать мир идей, мыслить, не подчиняясь какой-либо нужде, необходимости. Искать истину в мире идей, чисел, фигур, понятий, наслаждаясь изяществом логических парадоксов, строгостью доказательств, красотой теорем, - вот счастье, вот высшее благо. «Мыслить и быть - одно и то же», - говорил Парменид.

В начале первого тысячелетия в мир пришло христианство. Это была великая революция духа. Одно из главных ее достижений - рождение целостной, свободной личности, осознание ответственности. Первоначально в Ветхом Завете содержание идеи Спасения - это освобождение из плена, здоровье, многодетность, материальное изобилие и удача. В Новом Завете спасение означает обновление и просветление духа, свободу от греха, веру, надежду, любовь и другие духовные дары. Полнота бытия не может быть достигнута здесь в этом земном мире, в этой краткой жизни. В христианстве осуждается и сладострастие плоти и сладострастие духа, чрезмерное любопытство, желание играть идеями и понятиями, что было излюбленным занятием греческих философов. Истина мысли должна отвечать не только разуму, но и сердцу. Мыслящий христианин видит себя в греховном, падшем мире. Отвращаясь от него, ища спасения, он однако не может отказаться от задач облагорожения и просветления мира. Осознавая недостаточность человеческих сил для исправления общества, первые христиане уходили в монастырь и там, в молчании и одиночестве, стремились душой приблизиться к идеалу, воспитать себя по образу и подобию Божьему. Осознание контраста между заповеданным Иисусом Христом идеалом и реальным состоянием человека было доминирующей мыслью Средних веков и Нового времени. Иногда оно обострялось до ощущения непреходящей душевной катастрофы. Иногда служило стимулом для укрепления и оздоровления души. Нельзя считать аскетическое бегство от мира главной мыслью христианства. Уже монахи - исихасты XIV века, затворясь в келье, разрабатывали технику неутилитарного думанья.  «Отвлеки мысль свою от всего земного, телесного и скоропреходящего... и если наберешься терпения, увидишь, что вокруг сердца твоего распространяется Божественный Свет». Именно христианская идея несоответствия Идеала и Реальности, Божественного и Земного, была движущей силой многих, вполне светских на первый взгляд, культурных и политических движений. Св. Григорий Палама учит, что «бесстрастие состоит не в умерщвлении страстей, а в переводе их от зла к добру». Мир наш прекрасен, несмотря на зло, облепившее его со всех сторон. Но, чтобы достигнуть подлинного счастья, нужно постоянно мыслями восходить ввысь, к Идеалу, отвращаясь от зла и материальных соблазнов. Свободная и полнокровная мысль не сводится к познанию, логическому мышлению, критике или восхвалению, составлению планов практического действия.  Мысль, устремленная ввысь, есть созерцание мира во всем его богатстве - соотнесение настоящего с прошлым и будущим, отдельных событий с общим ходом истории, преходящего с вечным, переосмысление пестрого хаоса событий в целостную картину мироздания.

Чтобы мысленно созерцать мир, нужно уметь воспринять его через красоту. Можно и нужно говорить и об историческом созерцании, созерцании жизни как целого, самосозерцании, в процессе которого мы приходим к пониманию своей судьбы, приводим в порядок внутренний мир. Но во всяком созерцание присутствует красота. Чувство, интуиция, предметно-сенситивная мысль относятся к миру, к происходящий событиям как к чему-то конкретному и практически значимому. Созерцание использует самые светлые, чистые минуты жизни для того, чтобы осмыслить идеальную форму предмета, ландшафта, человеческого лица или поступка, присущую им красоту, независимую от случайных причин. Мысленное созерцание открывает в вещах и событиях красоту вечную. Прозрение вечных форм бытия служит источником поэтического и философского творчества. Экономическая, политическая, техническая мысль ориентированы, преимущественно, на жизненную практику. Эти виды мысли обслуживают низшие потребности человека.  Они необходимы, но нуждаются в прояснении и согласовании с точки зрения высших этических и религиозных идеалов.

Главной мыслью Нового Времени, опиравшегося на критику христианства, была идея земного призвания человека, самореализации личности. Философия пыталась согласовать небесные и земные дары, осознать миссию человека в мире. Эта мысль пронизывает собой искусство Нового времени. Она олицетворяется в протестантской этике, социализме, классовых, национальных и религиозных движениях. Однако мысль о Царстве Божьем на Земле реализовать не удалось.

С грустью можно констатировать, что сегодня человечество дальше от ее воплощения, чем когда-либо в прошлом. Среди великих и простых людей встречаются, хотя и редко, уравновешенные гармоничные натуры, в которых каждый росток мысли созревает в связи с общим развитием души. Таким человеком был, например, Гете. Зиммель пишет, что он был так счастливо создан, что всякое познание чего-то внешнего и даже случайного было для него внутренним, необходимым. Гете не знал различия между объективным значением мысли и ее субъективной ценностью. Его мысль была совершенна свободна. Он считал истинной ту мысль, которая «выгодна», плодотворна для него, включена в процесс его духовного роста. Гете занимался физикой, математикой, биологией, государственными делами, писал стихи, романы. Переходя естественно и свободно от одного занятия к другому, он всегда оставался верен себе.  Наиболее ценными были для него те мысли, которые позволяли ему вобрать в себя больше новых идей и чувств, развить и обогатить свою личность. Он всегда питался той духовной пищей, которой требовал его ум. У Гете, хоть он и пережил немало душевных кризисов, была счастливая судьба. Он исполнил то, что ему было завещано, нашел свой путь. Но часто ли жизнь дарит человеку такую судьбу? Сколько на свете людей, даже не начинавших строить свою личность, никогда не задумывавшихся о своем призвании. Печальны должны быть их мысли на закате жизни. Как много времени упущено! Сколько принято неверных решений! Если жизнь «прошла мимо», но разум все-таки не погряз в повседневных делах и равнодушии, доминирующими становятся мысли-вопрошания. Мысль в своем истоке не есть знание. Ответ, утверждение - лишь одна из модификаций мысли. И не самая важная. Чаще встречаются и бывают острее мысли, выражающие вопрос, сомнение, радость, жалобу, удивление. Если бы мы могли видеть мысли другого человека, как свои собственные, они показались бы нам странными. Вспомним Евгения Онегина:

  «Зачем я пулей в грудь не ранен? Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем как тульский заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? Ах, Создатель! Я молод. Жизнь во мне крепка: Чего мне ждать? Тоска, тоска!...»

 Евгений Онегин был умным, способным, не лишенным обаяния молодым человеком. Но подобно другим героям русской литературы он был «лишним» невостребованным умом, неосознавшим, куда ему израсходовать свои силы. Такова же была, по мнению многих, судьба русского народа в истории.

Достоевский когда-то сказал, что русская идея состоит в реализации «всех идей». Анархия русской мысли, связанная с невозможностью отказаться от внутренней свободы, какие бы внешние стеснения ни приходилось терпеть, была источником многих гениальных открытий и изобретений. Но эта же анархия духа не позволяла народу сплотиться, осознать и осуществить до конца свое историческое призвание, хотя объективные условия для этого были. Кто из нас, русских, не задавался вопросом: «почему земля у нас богата, а порядка в ней нет»? Почему мы уничтожили в ХХ веке цвет русской интеллигенции, активных предпринимателей, ответственных и серьезных администраторов, трудолюбивых крестьян? Зачем выслали из страны философов в 1922 году? Зачем, наконец, под флагом реформ, разрушили экономику, ввергли народ в нищету? Разве не прав был Толстой, когда говорил: «Все дело — в мыслях. Мысль начало всего. Мыслями можно управлять. И потому главное дело: работать над мыслями»? Но была ли когда-нибудь работа над мыслями поставлена у нас на уровень государственной задачи? Певцом и апологетом творческой мысли как оправдания человека был Бердяев. Для чего создан человек? В чем может заключаться смысл его жизни? В освещении тьмы бытия мыслью, истиной. Бердяев отвергал «позитивную науку» как «рабство у необходимости» и воспевал свободную философскую мысль как «прорыв» за пределы видимого мира - к миру иному, в котором человек выступает не как наблюдатель и приспособленец, а как творец и созидатель.

6.Трагичными становятся наши мысли, когда мы обращаем свой взор на положение человека в мире. Последний русский классик Иван Бунин в маленьком литературном этюде «Ночь» писал: «О чем я думаю? Когда я спросил себя об этом... я тотчас подумал о своем думанье и о том, что это думанье есть самое удивительное, непостижимое - и самое роковое в моей жизни». Дальше Бунин говорит, что ощущая великий покой, счастье от созерцания ночной природы, он чувствует в то же время тоску,  неутоленную жажду как-то использовать свое человеческое преимущество. Он чувствует свою причастность к чему-то такому, что во сто крат больше его. Он ощущает частицу Бога в душе. И при этом - глубокое одиночество, «космическое умаление». Мы - люди - одиноки во Вселенной, «заброшены» в нее. Кем и зачем? Главная наша мысль - удивление собственному существованию. Мириады ночных цикад не думают ни о чем, они наполняют ночную тишину своей любовной песнью. Они - в Раю. Но человека Бог наградил способностью удивляться, и вот мы живем, удивляясь тому, что родились и тому, что должны умереть, но не веря до конца ни в возможность рождения, творения; ни в необходимость уничтожения, смерти.

Философы-просветители, стоявшие у истоков цивилизации, верили в разум. Они не сомневались в том, что с помощью научной мысли можно построить разумное, справедливое общество, воспитать добрых, порядочных людей. Да и мы, советские люди еще совсем недавно в это верили. И вот, всего за полтора десятилетия лучшие и высшие мысли оказались у нас посрамлены и опорочены. То, что почитали как идеал, отнесено к утопии. Верно ли это? Правильно ли мы мыслим сегодня, когда нет у нас цензуры и каждый может думать, что хочет? Не состоит ли суть нашего времени в том, что человечество отступило назад? Да, советская, сталинская система была ущербной и жестокой. Но не забудем, все-таки, почему и для чего все это было затеяно. Но одна неудачная попытка забраться на Эверест, равно как и десять таких неудачных попыток еще не говорят о том, что это в принципе невозможно. Признаем же, что человечество еще не достигло зрелости, не окрепло умом настолько, чтобы создать разумное, справедливое общество свободных, равных, по братски относящихся друг к другу людей. Но нельзя об этом не думать. Зачем изображать рыночное, олигархическое общество, давно уже поставленное классиками философии в разряд низших форм общественного устройства, в качестве совершенного и приемлемого для всех?  Контраст между идеалом, мыслимым, желаемым состоянием человечества и реальным обществом не стал менее острым, чем во времена первых христиан. Скорее он выглядит еще более чудовищным, неоправданным со всех точек зрения. Но мы не хотим его замечать. Мы вытесняем мысль об этом контрасте за порог сознания. Мы видим, как дети - беспризорники роются в помойках, как нищие-инвалиды просят милостыню, слышим каждый день о том, что миллиарды российских рублей уплывают заграницу, неизвестно почему и для чего. И мы находим все это естественным. Разве так должен мыслить достойный человек? Разве может все это принять великий народ? Ту мысль, которая должна была бы сейчас овладеть нами: мы не хотим осознать. Но нельзя слишком долго подавлять созревшую мысль, нельзя не замечать правду, не рискуя впасть в безумие.